Жил был художник Хаим Сутин

Григорий Анисимов

Многие художники-выходцы из России, уехавшие в годы революции, до нее и после, – долгое время считались на родине как бы не существующими. Жили они в Париже и были отнесены к «французским художникам». Шагал, Сутин, Цадкин, Липшиц оставались за пределами внимания историков искусства и критики. Шагалу повезло больше, остальным – меньше. Кто-то метко назвал их замолчанными гениями. Это так и есть. Сутин – один из этих забытых. О нем на русском языке нет книг, альбомов, монографий. А он писал в документах «русский», указывал место рождения – Россия. Спасибо Илье Эренбургу: он первым написал о Хаиме Сутине. Пожалуй, впервые у нас в журнале публикуется очерк о жизни и творчестве этого великого художника, повлиявшего на судьбы мирового искусства.

То ли мед, то ли горькая чаша, То ли адский огонь, то ли храм, Все, что было его, – ныне ваше. Все для вас. Посвящается вам. Б. Окуджава

Из маленького безвестного местечка под Минском начинающий художник Сутин попал в Париж. Об этом городе он мечтал, туда стремился, страстно о нем мечтал, по страсти, наедине с собой прямо думал там прославиться. Могучая и обильная Русь была для еврейского юноши страной особенно тяжелой и жестокой. Но Сутин любил ее, видел ее беспомощность и наивность, хотя и никогда не воспевал ее подобно Шагалу, то есть, не воскрешал в своих работах. С выходцем из России Шагалом Сутина связывал необыкновенный романтизм искренности. Если Шагал создавал свои милые сказки, то Сутин был в искусстве Шекспиром, смело прибегавшим к трагедийным краскам, заглядывающим в бездну ада.

Он прожил почти вдвое меньше Шагала, но стал с ним вровень, хотя его знают в мире намного меньше, что означает только одно: время Сутина еще наступит.

Автопортрет. 1917 год.

За первые десять лет жизни в Париже (он приехал туда в 1912 году) Сутин вдоволь наголодался, намытарился, наскитался. Париж очень хорош, красив, уютен, очарователен и прекрасен, когда в кармане наличествуют франки. И Париж отталкивающе холоден и беспощаден, когда в кармане пусто. Могу свидетельствовать по собственному опыту. Резкая перемена в жизни Сутина произошла, словно в волшебной сказке: приехал добрый дядя и осчастливил. Американский меценат и коллекционер скупил все работы Сутина за 20000 франков в 1922 году.

С появлением денег Сутин переменился мало: он был не очень-то опрятен, женщин сторонился из-за своей чрезвычайной застенчивости. Но друзья о нем заботились, приодели его, понемногу обучили хорошим манерам, наняли ему приличное жилье. Все дальше от Сутина отодвигались его родные Смиловичи, где он был десятым ребенком в семье. Его мать Сара была женщиной доброй и едва успевала накормить и обслужить многочисленную семью. Отец был портным. В одних книгах о Сутине говорится, что отца звали Борух, в других его называют Соломоном. Скорее всего, и то, и другое – правда, – наверное, имя отца художника было Борух-Шолом. Он не был ни выдающимся эрудитом, ни человеком, который бесконечно верит в силу разума. Он верил в свои руки труженика и был единственным кормильцем целой оравы голодных ртов.

Когда у Хаима проснулась страсть к рисованию, отец поощрял занятия сына. Но в ортодоксальном местечке со строгим соблюдением законов религии строго-настрого запрещалось рисовать то, что уже создано Б-гом, поэтому Хаима бивали не раз, а когда он вознамерился нарисовать раввина, его избили до полусмерти. Существует легенда, что раввин узнал об этом и выдал Сутину двадцать пять рублей. На которые тот и уехал в Вильно и поступил в художественное училище.

Худой, долговязый, болезненный – таким был Хаим Сутин. Рисовал он запоем, забившись в угол. Говорили также, что Сутин с первого раза не выдержал вступительный экзамен. Он бросился перед преподавателями на колени и выпросил разрешение на пересдачу. И сдал. И поступил.

Вероятно, от вечного недоедания у Сутина была язва желудка, он постоянно корчился от болей. Страдание было обычным на его лице, обрамленном патлатыми волосами. Широко раздутые ноздри, толстые красные губы и горящие глаза – таким был юноша Сутин.

Сразу бросались в глаза его отличия от других – особая напряженность, необычные манеры, нескладные движения. Зато художественный инстинкт в нем был настолько сильным, что рисование уводило его далеко от реальности, в волшебные миры фантазии, вымысла, горячего воображения. Когда он рисовал, рассудок как будто совсем покидал его – ничего не видел, ничего не слышал, ничего не понимал... В его картинах отражались лицо и душа художника. Они были колоритны, многозначны, предельно выразительны.

А. Модильяни. Портрет Хаима Сутина. 1915 год.

Нет искусства без характера личности творца. В этом смысле Сутин крайне субъективный художник. Он представлял собой большой театр, в котором играет один актер. Был театр переживания Станиславского. Был театр отчуждения Брехта, был театр биомеханики Мейерхольда, театр абсурда Ионеско. Сутин объединил в себе всё – и всему дал чуткую, зоркую, проницательную трактовку. Его ни с кем не спутаешь. Он воплощал правду личных чувств с такой силой, что до сей поры потрясает людей неподдельным драматизмом.

Мне видится Сутин фигурой загадочной, демонической. Это не Левитан с его осенней грустью, не передвижники с их назойливым реализмом. Сутин – это гроза, стихия, ураган. Это новый тип художника, который срывает кожу с предметов, выворачивает наружу не всегда приглядное человеческое нутро. Это же в литературе делали Достоевский и Толстой. Сутин зачитывался Бальзаком. Художественная поэзия этого писателя была ему по душе: никаких романтических идеалов. В чем-то Бальзак созвучен именно нашему времени – социализм строили-строили, но так и не достроили и с полного маху ввалились в капитализм с его хищными желтыми клыками.

В Париже Сутин поступил в Академию Кормона. За громким названием скрывалась частная школа. Притом платная. Денег у Сутина не было. Он подрабатывал, разгружал вагоны и баржи. Его друг Модильяни выдавал ему один франк на день. Потом они вместе напивались в дешевых кафе. Сутин засыпал за столиком или на потертой кушетке у случайной подруги. Утром Сутин опохмелялся и принимался за работу. Писал он свои холсты бурно, горячо, выкладываясь до конца. Отходил от мольберта, когда уже ноги его не держали.

Есть два способа жизни: или ты живешь, влекомый безоглядностью, безрассудством, дерзкой мечтой, которая не дает тебе покоя ни днем, ни ночью. Или тобой руководит трезвый расчет, поиск лучшей жизни, обеспеченной и комфортной. Любимый Сутиным Бальзак в своих романах убедительно показал, что за деньги нельзя купить настоящую любовь, а волчья мораль подрывает все устои, толкает на сделку с совестью. Эгоистические стремления человека ведут к краху. Всевышний снабдил Сутина талантом огромной силы, но обделил здоровьем. Он прожил всего пятьдесят лет. Сутин следовал голосу совести художника, Б-жьего избранника и труженика. Он работал без устали. Модильяни постоянно твердил ему: Сутин, ты – гениальный художник! И вера Сутина в себя укреплялась, помогала выносить все трудности. Он набрал ту высоту творчества, какой достигают единицы. Забрался в горние выси. Далеко внизу копошились бездари, дельцы от искусства, похожие на мелких лавочников. Холодные ремесленники не ведают настоящей любви, вселенских страстей.

У подельщиков равнодушные сердца и липкие жадные пальцы. Сутину казалось, что у них вообще нет сердец, а только поршни. А сам он жил на износ, возносясь духом в б-жественный космос. Этот местечковый парень, которого едва научили пользоваться носовым платком и носить шелковые рубашки с запонками, понял, что все должно превосходить себя, чтобы быть собой. Он никогда не знал, что сделать, чтобы добиться успеха. Но зато знал, что живопись его – новая и необычная. Каждый его портрет, пейзаж, композиция, натюрморт с тушей забитого быка становились знаком, символом, обобщенным образом природы. Красные гладиолусы захлебывались от крика, люди на его картинах корчились от внутренних противоречий, казалось, что их разрывает изнутри.

Живопись для Хаима Сутина была способом существования, пищей для души, воздухом для легких. Если бы у него отняли краски и холсты, он немедленно умер бы на лавке в своей мастерской. Живопись таила в себе элемент бесконечности, хотя она была вот тут, рядом, в сердце и в тюбиках.

Когда-то в виленской художественной школе рядом с Сутиным учился Михаил Кикоин, уроженец деревни Режицы Витебской губернии. Там же учился Павел Кремень, что приехал в Вильно из деревни Желудка. Эти деревенские ребята держались и в Париже вместе, были Сутину верными друзьями, единомышленниками. Они мыли посуду, выколачивали из чужих ковров пыль, мели улицы и помогали друг другу выживать.

Модильяни поселил Сутина у русского скульптора Оскара Мещанинова. Тот был родом из Витебска, уехал в Париж в 1907 году. Ко времени приезда в Париж Сутина Мещанинов получил признание. Он дружил с Пикассо и Модильяни, с Диего Риверой и Цадкиным. Оскар Мещанинов был человеком необыкновенно добрым, участливым и открытым. Сутин его обожал за живость, покладистость и работоспособность. Часами мог Оскар читать Пушкина. Сутин влюбился в Пушкина.

Туша. 1925 год.

Кондитер. 1922 год. Сутин и Полетт Журден с собачкой. 1927 год. Дерево под ветром. 1942 год.

Хотя Хаим Сутин мог показаться кому-то дикарем, тронутым, неряхой и пьяницей, но в живописи он был аристократом и гением, человеком вольным, гордым и независимым. Про себя он посмеивался, когда вспоминал рассказы о том, что московские меценаты заказывали Матиссу картины, давали сюжеты и говорили художнику – это сделайте нам к такому-то числу, а то исполните в таком-то размере и привезете в Москву в декабре. И Матисс старался.

Сутин разворачивал аккуратно обернутый в газету том Пушкина и читал: «Поэт сам выбирает предметы своих песен, и толпа не имеет права управлять его вдохновением...» Вот умница. Да таких свет не видел! Том этот был выпущен на папиросной бумаге в 1899 году к столетию со дня рождения поэта. А подарил его Сутину Оскар Мещанинов. Этим томом Сутин бесконечно дорожил, как и самим Пушкиным, которого просто боготворил. Наработавшись, он доставал заветную книгу, читал большие куски поэм, стихов, драматических сцен. И слова гулко отзывались в нем, он трепетал, как в лихорадке. За грубоватой внешностью Сутина, похожего на разночинца, ремесленника, бродягу, скрывался умный человек и опытнейший профессионал, который умел передать в живописи тончайшие оттенки сложных душевных состояний.

Один из великих живописцев XX века, Хаим Сутин и по сию пору остается «вещью в себе». Время от времени устраивают его выставки, а после снова надолго забывают. Его картины будут покупать арабские шейхи, семья Чаплина, семья Росселлини. Даже Пабло Пикассо купит и повесит в своей мастерской картину Сутина «Париж ночью». Что же всех их завораживает – хаос мазков, линий, особая сутинская энергетика, напор трагизма, обнаженность всего живого и сущего? Честно говоря, не знаю. Об этом надо было спросить у самого художника или у его верной до конца жены и подруги Мари-Берт Оренш. Говорят, она тонко понимала эти материи. Как может только любящее сердце.

Сутин был по-детски доверчив. Он верил в себя, в свои руки, как и его отец, который мог сшить костюм самому привередливому тирану. Но по жизни был штопальщик, то есть чинил старую одежду.

Для Сутина его работа живописца была главным и единственным законом жизни. Понял он это, когда взобрался на высоченную пожарную башню в их местечке. Оттуда открывалась впечатляющая панорама, наполнившая душу таким вдохновенным восторгом, какой бывает у мастера после удавшейся работы или после интимной близости с любимой.

Судя по живописи, Сутин всегда прямо и смело смотрел в глаза своей судьбе. У него было все, чтобы построить Утопию с цветами и розами, чтобы вызвать в себе четвертый сон Веры Павловны, так сочно и сладко описанный Чернышевским. Но он больше верил Бальзаку, который до крови в глазах разглядывал мрак и нечистоты. А золотые стихи Пушкина поднимали его ввысь, помогали ему писать свои картины, в которых тепло б-жественного дыхания сочеталось с любовью и страстью.

Он был благодарен друзьям, благодаря им, их помощи он стал тем, кем стал. Примером самоотверженности художника, совести мастера, честью и достоинством искусства двадцатого века. «Все художники, кто достоин гильдии Святого Луки, должны быть товарищами, братством...» Кажется, так сказал ему Рембрандт во время их короткой встречи. Ради чего старый скульптор и добряк Альфред Буше приобрел строения на улице Данциг, устроил там Улей для художников? Ведь он мог копить деньги, тратить их на девок и дорогую жратву, тешить плоть?

Так сказало ему сердце, так совесть велела. Такой же зов услышал художник Сутин. Его кисть вызвала к жизни картины, исполненные в суровом стиле. Он действовал как хирург, патологоанатом, лишенный сантиментов. Действовал убежденно и деловито. Впору привести одно стихотворение, чтобы до конца понять Сутина. Вот оно.

Целое поколение писателей и художников в первые тридцать лет XX века были завсегдатаями парижских кафе «Ротонда», «Куполь», «Тулузский негр». Не бездельники и клошары приходили туда, а люди, которые хорошо поработали. Об этом можно прочитать у Хемингуэя, Эренбурга, Поплавского. Откройте Эренбурга и найдете там строчки, которые имеют прямое отношение к разговору о Сутине и его собратьях. «Для того, чтобы привычные слова волновали, чтобы ожил холст или камень, нужны дыхание, страсть, и художник сгорает быстрее – он живет за двоих, ведь помимо творчества есть у него своя кудлатая, запутанная жизнь, как у всех людей, никак не меньше». Писательница, жившая в Париже, Гертруда Стайн думала, что эти люди – потерянное поколение. Она-то и придумала термин «неприкаянные». Ничуть не бывало! Разве Сутин и Шагал, Паскин и Штеренберг, Хемингуэй и Эренбург, Скотт Фицджеральд и Модильяни были потерянными? Для кого? Они жили страстью творчества, работали как одержимые, обогатили человечество.

Пользуясь определением Хемингуэя, можно сказать: их талант был таким же естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки. И узор этот не стерся и не поблек и в нашем XXI веке. Они создавали шедевры, хотя не всегда имели деньги, чтобы как следует поесть. Сутин говорил, что голод и бескорыстие рождают шедевры, а не сытость и благополучие.

У Рембрандта была картина с тушей убитого быка. Красота и разнообразие фактуры побеждали ощущение неприятного и уродливого сюжета. Все оттенки красного в картине усиливали и углубляли присутствие сырого мяса, а валеры на голубоватых сухожилиях то вспыхивали, то мерцали. Так написать мог только он.

А спустя много лет и Сутин взялся за эту тему и решал ее многократно с невероятным трагизмом. Оказалось, что натюрморт не мертвая натура в его руках, а живая – с запахами, формами, полными движения, с поразительными переходами линии в объем. Тезка Сутина Хаим-Яков Липшиц недоумевал: «Слушай, Сутин, насмотревшись на твою живопись, я могу лепить вслед за тобой. С помощью объемов в пространстве я черпаю свет. Станковая скульптура, как и настоящая живопись вполне автономна в природе и параллельна ей. Они необходимы человеку, как солнце».

У Жака Липшица Сутин учился экспрессивной деформации натуры. В этом он не знал себе равных. И деформация ничуть не мешала эмоциональной образности. Не случайно Модильяни написал портреты Липшица и Сутина – оба стали всемирно признанными столпами современного искусства. Как и сам Амедео.

Без устали писал Сутин мясные туши, ощипанную дичь, рыбу на блюде, цыплят. Ни у одного художника не было столько работ, связанных с едой. Этот человек хорошо наголодался. Он умер 9 августа 1943 года в Париже от перитонита. Город был оккупирован. Опасаясь немецкой полиции, многие друзья не могли выйти на улицу. За гробом Сутина шел один человек. Это был Пикассо.

Сутин. 1927 год.

Его похоронили на кладбище на Монпарнасе. Начинал Сутин из Вильно. Потом в Париже у него была собственная мастерская на площади Клема, откуда открывался вид на Сену. Это напоминало ему задумчивую Двину его детства. Сутин показывал ужас реальности, где все подчиняется бесчеловечным законам. Но все же, видимо, не совсем все, если есть место под солнцем таким, как Сутин. С полным основанием можно причислить этого мастера к в о л ш е б н о м у р е а л и з м у. Это неповторимый индивидуальный стиль, взволнованное письмо, накаленная добела живопись, экспрессия бесконечная, когда кисть создает на холсте не экзерсисы, а подлинную музыку. «Пока я голодал, я научился гораздо лучше понимать Сезана», – заметил Хемингуэй. Люди научились понимать Сутина, по крайней мере, платят за него миллионы. Понимание – пролог любви.

Грум. 1928 год.

P.S. Тяжело больной Модильяни сказал Леопольду Збровскому: не беспокойтесь, в лице Сутина я оставляю вам гения. Не склонный к комплиментам Константин Коровин считал Сутина одним из пяти лучших художников мира. Модильяни написал замечательный портрет молодого Сутина (1917). Он совсем не похож на «Автопортрет» Сутина. Тот написал себя страшноватым, неуклюжим, даже уродливым, похожим на калмыка. У Модильяни его друг Сутин спокойный, уравновешенный, в чем-то даже симпатичный, со сложенными на коленях руками. Как-то у Сутина спросили: – Вы ведь жили тяжело, верно, были несчастны в жизни? – С чего это вы взяли? Я всегда был счастливым человеком! – был ответ Сутина. Сказано это было задорно, даже с вызовом.

Хаим Сутин не покривил душой. Да, он был счастливым человеком. А может ли быть творец несчастным? Почти полностью ослепший Микеланджело, задыхавшийся от замыслов Моцарт, глухой Бетховен, доведенный до гибели Пушкин – были они несчастливыми?

Задай им такой вопрос – все ответили бы, как Сутин. Их вела по жизни страсть, творчество, не деньги диктовали им поступки, не прибыль снилась им. Несчастливы бюргеры, обыватели, мещане, а творцы носят счастье в себе. Они ткут его из обманчивой, ненадежной паутины, но их биографии часто похожи на жития святых.

У Сутина не было духовного покоя. Творчество сожгло его. С кистью в руке он бывал необычайно просветлен. Это о таких написал мудрейший Пушкин: «И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может». Сказано по конкретному поводу, о любви к одной женщине. Но Пушкин таков, что в эти слова можно вложить совсем иной смысл. Отнести это можно к каждому настоящему художнику. Действительно, художник – не профессия. Это судьба!

Биография Хаима Сутина

13.01.1893- Хаим Соломонович Сутин родился в Смиловичах под Минском (ныне Беларусь), в бедной еврейской семье. Отец будущего художника был портным (по другим сведениям, синагогальным служкой). С раннего детства Хаим проявлял любовь к рисунку и живописи

1907-чтобы освободиться от влияния семьи (родители не разделяли точку зрения относительно будущей карьеры художника сына) и не изменить своему призванию, Хаим убегает из дома в Минск. Там он посещает лекции рисунка у Крегера — художника, известного только в узких кругах

1910-Сутин и его друг Кикоин едут в Вильно, где записываются в Школу изящных искусств. Будущие художники мечтают увидеть Париж

Июнь 1913-Сутин приезжает в Париж, где записывается в ателье Кормона в академии изящных искусств. Однако Сутин очень быстро меняет слишком «академическую» Академию на посещения Лувра, который становится его настоящим университетом. Здесь он изучает признанные произведения классиков живописи, греческую и египетскую скульптуру, картины Гойи, Эль Греко, Тинторетто, Жана Фуке, Рембрандта, Коро и Шардена. Из современников Сутин больше всего ценит Курбе и Сезанна. Сутин интересовался музыкой и литературой. Среди его любимых авторов были Монтень, Расин, Сенека, Достоевский, Пушкин, Бальзак и Рембо, среди композиторов — Бах и Моцарт. Первые годы в Париже художник живет в нищете. Перед тем, как переехать на Сите Фальгьер в пятнадцатом округе Парижа, Сутин живет и работает в «Ла Рюш», «Улье», международном общежитии бедных художников на левом берегу Сены, которое было создано в 1902 скульптором Альфредом Буше. Здесь Сутин знакомится с Марком Шагалом, Фернаном Леже, Робером Делоне, скульпторами Константином Брынкуши, Осипом Цадкиным, Анри Лораном, Жаком Липшицем и Александром Архипенко. Он встретит, прежде всего, Модильяни, с которым его соединит крепкая, но непродолжительная дружба (из-за преждевременной смерти последнего)

1918-переезжает на юг Франции (Ванс, Кан-сюр-Мер и Сере), где остается почти на семь лет. Его впечатляет красота местных пейзажей; три года работает в бешеном темпе

1922-привозит в Париж около двухсот написанных работ. Американский коллекционер Альберт Барнс покупает у художника около пятидесяти произведений. В следующем году торговец произведениями искусства Леопольд Зборовски продает много полотен Сутина. Через 10 лет после прибытия в Париж он выбирается из нищеты и тратит все, что зарабатывает

1925-после лет, проведенных на юге Франции, Сутин возвращается в Париж, где въезжает в просторное ателье на улице Мон Сен-Готар, недалеко от площади Данфер-Рошро. Именно здесь он выполнит серию бычьих туш и многочисленные натюрморты с рыбой и птицей

1927-первая персональная выставка Сутина в одной из парижских галерей; знакомится с Марселеном и Мадлен Кастен, которые вслед за Зборовски возьмут опеку над художником

1929-знакомится с историком искусств Эли Фором, который напишет первую монографию, посвященную его творчеству

1935-произведения художника впервые выставляются в США в рамках коллективной экспозиции в Чикаго

1937-выставка 12 картин художника в Государственном музее Пти Пале в Париже в рамках коллективной выставки «Мастера независимого искусства 1895—1937». Знакомится с Гердой Грот, немкой, которая скрывается от нацистского режима; она будет его подругой три года

1939-Сутин уезжает в Йонн

1941-после неудачных попыток получить право на въезд в США укрывается в Шампиньи

9.08.1943-Хаим Сутин умирает в Париже.

Источник: Википедия - свободная энциклопедия В июле 1942 г. по распоряжению, полученному из Берлина, Посольство Германии обратилось к французским властям с просьбой найти художника Хаима Сутина и конфисковать все его работы. Префект полиции Лёгэ поручил комиссару Бюрлю вести поиски художника, а также собрать всю информацию о нам в конфиденциальном досье – может быть, это поручение объяснялось желание понять загадочный интерес нацистов к Сутину. Читать дальше... Одни считают, что этот интерес объясняется высокой ценой, которой достигла живопись Сутина, особенно на американском рынке, и желанием продать конфискованные произведения. Другие говорят, что немцы попытались попросту физически уничтожить Сутина-еврея и Сутина-художника во имя нацистской теории о вырожденческом искусстве. По неизвестным причинам комиссар Бюрль не передал досье своему начальнику. На первой странице его фигурирует надпись, сделанная красными чернилами: «Сутин скончался 9.08.1943. Передать досье в архив. 10.09.0943». Нам неизвестно, как многочисленны были документы, собранные Бюрлем. Есть основания думать, что после войны он отобрал некоторые документы, может быть, с целью написать биографию Сутина. Досье состоит из девяти папок, содержащих письма, вырезки из газет и отчеты, составленные работниками Префектуры полиции или других государственных учреждений, в которые комиссар Бюрль направил запросы. Отчет Жильбера Эреба Префектура полиции Отдел архива Париж, 28 октября 1942 г. Жильбер Эреб, помощник архивиста Господину комиссару Бюрлю Отвечая на Ваш запрос относительно Сутина Хаима, политического беженца из России, проживающего по адресу: 287 проспект Сёра, имею честь направить Вам следующий отчет, составлнный в сотрудничестве с атташе Комиссариата по Еврейскому вопросу г-ном Фиштером, который любезно предоставил описание специфических обычаев евреев происхождением из России и конкретно литовских евреев. Фамилия: Сутин Имя: Хаим Род.: 1883 (без уточнений) В: Смиловичи (около Минска – Россия) Гражданство: российское Отец: Саломон Сутин, род. в 1851 г. в Понтовиче, портной Мать: Сара Сутина, род. в Смиловичах Профессия: художник Домашний адрес: 28, проспект Сёра, Париж Вид на жительство: № 1378 386, выданный 4 августа 1914 Комиссариатом дистрикта Сен-Ламбер Регулярно возобновлялся Судимости: не имеется Примечание: Зарегистрирован как еврей под № 35702 – Бюро Еврейских Дел Хаим Сутин родился в литовском местечке в 400 душ. Десятый в семье с одиннадцатью детьми. Отец был портным и находился в самом низу социальной иерархии местечка. На основании источников, с которыми я ознакомился в Государствевнной библиотеке (сочинения Э. Фора, Дриё Ля Рошель, В. Жоржа, а также дурналов «Ихобразительное искусство»и «Искусство в Париже»), Сутин никогда не говорит о своем детстве, и эта особенность в числе прочих способствовала созданию легенды о «Сутине – проклятом художнике». Можно быть уверенным, что жизнь местечка, подчинявшаяся указаниям Талмуда, была важным фактором в формировании личности миолодого Сутина, однако, в отличие от других художников родом из этого региона (Шагал, Лисицкий, Рыбак...), в его творчестве нет никаких заимствований из еврейского фольклора. Тем не менее нкоторые религиозные обряды дают ключ к пониманию происхождения многих работ Сутина. Утром праздника Йом-Кипура в каждом доме местечка совершался обряд отпущения, ведущий свое происхождение от библейской традиции козла отпущения, которого изгоняли в пустыню. Этот обряд состоял в том, что на пороге дома закалывали белого петуха, которого подавали на обед на следующий день чтобы отметить конец традиционного поста. Петух же, но не белый, а черный, появлялся в доме умирающего, чтобы объявить ему, что часы его сочтены. По преданиям, услышав пение петуха, покойные родичи и друзья умирающего окружали его и судили его земные дела. С одной стороны, реальный петух с закатившимися глазами, теряющем кровь, в руках жертвоприносителя, а с другой стороны, зловещеий петух из преданий, стали постоянным сюжетом живописи Сутина. Воспоминания Изредка Сутин превозмогал свое нежелание говорить о своем детстве и описывал эпизоды, также оставившие глубокий след в его живописи. «Однажны я видел, как мясник местечка перерезал горло гусю и выпустил ему кровь. Я хотел кричать, но не мог – веселый вид этого мясника словно парализовал меня... Этот крик остался во мне до сих пор. Когда я был маленьким, чтобы освободиться от этого крика, я неумело рисовал портрет моего учителя... И позже я писал бычьи туши, чтобы этот крик вышел из меня. Но он все еще во мне». «Я смотрел, как солнечный свет и тени играют на на занавесках... мой отце, сидевший в позе Будды, шил возле серого окна, потом он останавливался и, не поднимая глаз, поворачивал страницу... «Рабби Мендель из Ворок кланется, что настоящему еврею пристали три вещи: абсолютное коленопреклонение, безмолвный крик и неподвижный танец». Однажды Сутин написал портрет одного старика, и его сын избил его. Мировой судья присудил, что обидчик должен выплатить ему 25 рублей. На эти деньги он смог покинуть местечко и в сопровождении своего друга Михаила Кикоина поехать в Минск, чтобы учиться там живописи у Крюгера, которы давал частные уроки рисования («Гарантирую успех через 3 месяца!»). Через год друзья записались в Школу Изящных искусств Вильны на курс профессора рубакова. На уроках инсценировали еврейские похороны. Кикоин служил моделью – он ложился на пол, и его покрывали белой простыней. Сутин зажигал свечи и ставил их по обе стороны от «усопшего». Два раза в неделю Сутин обедал у дантиста, который по еврейской традиции взялся помогать нищему студенту – там он мог поесть настоящую горячую пищу. Старшая дочь дантиста бвыла немного влюблена в мечтательного юношу. Однажды он дажеосмелился поцеловать ее, и она не оскорбилась. Но приходили письма из Парижа от Кременя, и Кикоин уже уехал в Париж... Девушка со слезами в глазах протянула ему носовой платок с 50 рублями... Свою первую ночь в Париже сутин провел у Пинзаса Кременя, который жил, как неисчеслимые съехавшиеся в Париж художники, в Улье, в Данцигском проезде. Он ночевал то у одних, то у других – у Кикоина, у Индербаума, у Мещанинова и у Липшица, безуспешно попытался уговорить Шагала оставить ему свою мастерскую, когда тот выехал из Улья (но Шагал не сдался на уговоря: «От него слишком плохо пахло»). Чтобы не умереть с голоду, он нанялся рабочим на завод Рено, но вскоре его уволили – он умудрился поранить себе ногу. Кикоин нашел ему ночную работу на вокзале Монпарнас. Дни он проводил в музеях, чтобы живьем увидеть то, что он знал лишь по литографиям, развешенным на стенах школы в вильне. Вальдемар Жорж рассказывает: «Этот молодой человек с всегда опущенной головой и испуганным взглядом, с которым я еще не был знаком, жался к стенам зала Курбе. Потом он смотрел на «Похороны в Орнане», как истовый христианин смотрит на икону». Сутин записался к Фернану Пьестру, прозванному Кормоном, в Государственноц Школе изобразительных искусств, в которой уже учился Кикоин. Он пожирал скудную провизию Кикоина. Доедая последнюю корку хлеба, он говорил, извиняясь: «Это мои глисты...» Скульптор Ингенбаум вспоминает: «Сутин нашел меня на террасе Ротонды и попросил у меня тридцать франков. - Когда у тебя есть деньги, ты исчезаешь, - сказал я, - а растратив их, ты приходишь ко мне» - и ушел, оставив его перед кафе. Но он шел за мной следом и бормотал: - Дай мне тридцать франков, дай мне тридцать франков, дай мне тридцать франков... - А все эти холсты, которые ты мне продал, а потом забрал обратно? Сутин, втянув голову в плечи, причитал: - Ой, ой, ой... Дойдя до площади Конвансьон, я купил селедку. - А теперь ты напишешь мне натюрморт! Он пошел в свою мастерскую. Через два часа он появился с картиной, на которой были изображены рыбины на желтой тарелке и две вилки. Я дал ему тридцать франков и прикрепил картину кнопками к стене. Черещз два дня он пришел ко мне и попросил одолжить ему эту картину. Я согласился – в последний раз. Несколько дней спкстя, я обнаружил эту картину у Делевского, который сказал мне: - Он просил за нее пять франков, я дал три. ***************************************** Война 1914 г. Сутин получил статус политического беженца и вид на жительства. Он поехал в гости к Кикоину, который жил с женой в Франвилле, околол Ливри-Гаргана. Он обошел все окрестности в поисках пейзажа, который бы вдохновил его. Но как только кто-нибудь приближается к нему, он срывает холст с мольберта и прижимает его к груди - краской внутрь. Жена Кикоина каждый вечер отмывала его куртку терпентином. В это время под вилянием книги Отто Премингера «Раса и характер» (Geschlecht und Charakter) Сутин работал денно и нощно, как если бы он хотел доказать себе самому, что можно быть евреем и великим художником. Смиловичи давили на него, он искал признания. Кикоин успокаивал его, старался вселить в него уверенность в себе. «Он просил меня высказать мое мнение о его живописи, но он был невероятно стеснителен и стыдлив. Казалось, что он хочеть заранее защитить свои холсты от моей критики, что выражалось в неутихающем потоке слов – он объяснял свое видение». Кремень тоже поддерживал его, но ни Кремень, ни Кикоин его не понимали. В 1916 г. Сутин покинул Улей и снял мастерскую в ситэ Фальньер. Там скульптор Липшиц познакомил его с Модильяни. На еду у них денег не было, ее заменяло красное вино. Выяснилось, что у Сутина язва желудка. Что касается Модильяни, жить ему осталось уже недолго – туберкулез уже убивал его... Однажды ночью, вернувшись из кафе, они вырыли траншею в земляном полу спальни и окружили ее горами пепла, чтобы защититься от клопов, - но ничего траншея не помогла – художник Ришар отвез Сутина, которому клоп залез в ухо, в больницу... «Сидя практически на печи, распарившийся и похожий не кусок сырого мяса, Сутин замира от тепла и блаженства». Чтобы успокоить боли в желудке, ему пришлось перейти на режим вареной картошки и простокваши – это напоминало ему родное местечко. Сутин пускался в пляс, корча страшные гримасы. ******************************************* Экстравертный Модильяни взял нелюдимого Сутина под свое крыло. Они пили вместе. Однажды Сутин попытался ухаживать за какой-то субреткой, встреченной у Кикоиных. «Ваша рука гладка, как тарелка» - нашелся Сутин, понимавший, что дама ждет от него комплимента... Он совершенно не переносил, чтобы кто-то наблюдал, как он работает и даже чтобы люди смотрели его работы в его присутствии. Модильяни ввел его вмир искусства. Он познакомил его с Шероном, у которого была галерея на улице Ля Боеси, потом с Зборовским, которого Кремень заставил купить у Сутина картину. Зборовский говорит о Сутине своим клиентам – врачам, промышленникам, писателям, - и продает им его работы за тридцать-пятьдесят франков. «Я присутствовал, когда Модильяни написал портрет Сутина в 1917 г. на двери в столовую. Пока мы за столом ели приготовленный мной минестроне, наевшийся Модильяни сказал Сутину: - Подожди, я сейчас напишу твой портрет. Он встал, схватил палитру, подошгел к двери и оп! Набросал голову Сутина в шляпе с несуразными полями» (г-жа Зборовская). Хотя Зборовский в это время был гол как сокол, он выдавал Сутину ежедневное содержание в три франка. ********************************* Модильяни с Жанной Эбютерн уехали на юг и пригласили Сутина приехать к ним. В Вансе Сутин жил у Фелиси Сандрар, первой жене писателя. Зборовский послал ему немного денег на покупку краски и холста, а также 200 франков в счет результата его работы. Но этот результат разочаровал его. ******************************** В январском номере журнала «Искусство в Париже» статья Поля Гийома: «Однажды, поехав в мастерскую одного художника, чтобы посмотреть картину Модильяни, я заметил в углу картину, которая мне безумно понравилась. Это был Сутин, на картине был изображен кондитер – кондитер нереальный, фантастический, награжденный художником гигантским и великолепным ухом, неожиданным и совершенно правильным, это был шедевр! Я купил его. Потом доктор Барнс увидел его у меня. - Но это невероятно! – вскричал он. Восторг, который он испытал от этой картины, решил судьбу Сутина, его внезапный успех, Со дня на день его картины стали пользоваться огромным спросом, пришло признание». Серэ Письмо Ж. Франкёра Уважаемый г-н комиссар, В ответ на Ваше письмо от 30 ноября относительно еврея Хаима Сутина я имею честь отослать Вам эти строки, в которых я изложил мои личные воспоминания о встречах с ним в Париже и на юге. В дополнение к этим воспоминаниям, вероятно, суьъективным, я позволю себе приложить к своему письму брошюру под названием «Вырожденческое искусство или закат Запада», которая была мне заказана Министерством народного образования. Я очень хорошо помню первую встречу с Сутиным на занятиях у г-на Пьестра, которого все называли просто Кормон, в парижской Школе Изобразительных искусств. Читать дальше... Войдя в зал в первый раз, я на сразу обратил внимание на этого персонажа, одетого в тесную черную куртку, подчеркивавшую его худобу. Он писал, скрывшись за своим мольбертом, который как бы защищал его от товарищей. Черные жирные волосы, глаза, все время избегающие контакта... Он водил кистью по холсту, напевая сквозь зубы какую-то мелопею, как я понял позже, на идише. Частенько я видел эту малопривлекательную фигуру в кафе в компании Модильяни и других наших соучеников. Сутин много пил и практически не раскрывал рта, оставляя роль рассказчика итальянцу, который утомлял всеъ своими бесконечными странными монологами, пока их не выставляли из зала, потому что они были слишком пьяны, или никто не соглашался заказать для них последний бокал красного вина. Мне представилась горькая возможность проверить, насколько сильна расовая связь между этими людьми, когда я обратился к Модильяни с просьбой попросить за меня одного торговца искусством, у которого была галерея на улице Ля Боэси. Несмотря на свои обещания, Модильяни нечего не сделал, чтобы представить меня Шерону, и в то же время он все время приставал к нему, чтобы тот взялся продавать ничтожные картинки Сутина! Однажды в октябре 1918 г. я пришел в Ротонду. Проходя по залу, я пожал руку Либиону который был занят спором с Ильей Эренбургом. Я уже собирался расположиться за столиком, когда вдруг заметил Сутина, сидящего в одиночестве за чашкой кофе с молоком. Он писал письмо. Я подошел к нему сзади, чтобы поздороваться, и машинально взглянул на бисток бумаги, лежавший перед ним. Он быстро чертил какие-то непонятные знаки справа налево, как Леонардо да Винчи, чьи тексты можно прочитать только с помощью зеркала. Я по-дружески похлопал его по плечу. Он резким движением прижал письмо к груди, как бы для того, чтобы спрятать его от меня, и испуганно посмотрел на меня. Такое поведение вызвало у меня подозрение – это происходило во время войны – и на следующий день я решил выполнить свой долг французского гражданина и отправил письмо с описанием этого случая в комиссариат полиции. Потом война кончилась победой, солдаты возвращались с фронта, Париж шумел, кипел жинью. Больше всего на свете я хотел разделить с ними радость победы, поговорить с ними о стражаниях на войне, но мне пришлось сидеть в складском отделении и пересчитывать лоты одеял, вытников и портянок. Тогда я решил искать утешения в своем искусстве. Весной 1919 г. я покинул Париж и уехал на юг, в Серэ, куда уже переехали Маноло, Брак и Пикассо. Я снал маленький домик около Ле Кастейа, недалеко от монастыря Капуцинов. Однажды вечером, возвращаясь со своим мольбертом и складнымстулом из Ванту, я повстречался с Мишелем Жоржем, который только что приехал из Парижа. - Слышали ли Вы что наш друг Пьер Брэн сумел убедить этого нелюдима Сутина переехать сюда? – спросил он меня. - Батющки, весь городок Фальгьер соберется здесь –ответил ему я. ******************************* После его переезда в Серэ я часто встречал Сутина, одетого в страшненький бежевый вельветовый костюм, усеянный пятнами краски, и вооруженного мольбертом и свернутыми холстами, шел в горы. Он шагал уверенной походкой и был похож на носильщиков в лохмотьях, которых часто можно увидеть в сельской местности. Голова у него была всегда опущена, как будто он хотел пересчитать все камни на дороге, и он едва поднимал ее, когда я приветствовал его издалека, и тут же шел дальше быстрым шагом, почти бегом, как будто хотел утаить что-то постыдное. Как мне сказали, Сутин жил в каком-то хлеву за городом и не принимал никого, кроме своего маршана, поляка Зборовского, который приезжал выдать ему немного денег. Из профессионального любопятства я несколько раз попробовал застать Сутина за работой, но он никого не подпускал к себе. Но однажды утром я дождался, что он ушел бродить в окрестностях, и заглянул в его берлогу. Я чуть не задохнулся от чудовищного запаха, царившего в ней. Тем не менее я превозмог свою тошноту и вошел. Этот субъект закрыл единственный источник света несколькими слоями холста – Андрэ Массон, которому я позже рассказал о своем приключении, сказал мне, что Сутин хотел таким образом защитить свою живопись, потому что боялся, что она погибнет от солнечных лучей. Я погрузился во мрак, покинув четырехугольник света, который открытая дверь вычертила на пыфльном полу, и каждый шаг утверждал меня в моем впечатлении: Сутин был сущей скотиной! Я зажег спичку, чтобы найти какую-нибудь лампу или свечу и рассеять эту зловещую тьму, и увидел две кучи на соломе, покрывавшей земляной пол. Первая состояла из холстов разных размеров, сложенных живописью внутрь, а вторая – из чистых или соскобленных холстов, на которых эта скотина, по всей вероятности, спала. Я стал переворачивать холсты из первой кучи один за другим, погружаясь в музей ужасов, созданный мозгом, генетическая составляющая которого попирала все законы искусства. Как найти слова, чтобы описать этот сгусток насилия? Я помню первый холст, кажется, пейзаж, в зеленоватых, оранжевых и красных тонах, персонажем на первом плане. Этот персонаж был едва намечен, но все-таки узнавался локоть с синим пятном на месте лица. На заднем плане были написаны какие-то тусклые красные, бежевые, серые полосы, которые образовывали как бы заглавную букву «М» на серебристом фоне, посередине которого была вертикальная черная полоска и какие-то щупальца молочно-зеленого цвета, более напоминавшие гигантского осьминога, чем деревья, которые они должны были изображать. ********************************** Сутин писал пастозно, и холсты, которые я поднимал, чтобы приблизить их к двери и рассмотреть при дневном свете, были тяжелыми от краски, наложенной с яростью. В следующем пейзаже был изображен тот же мотив, но на этот раз черная трещина заглавного «М» между крышами домов находилась почти в центре картины. Сутин мог возвратиться в любую минуту, и я не мог допустить, чтобы он застал меня в своем хлеву. Но я продолжал разглядывать эти чудовищные работы, ужасаясь от грубости его живописи, но в то же время и заколдованный морем насилия, пытаясь понять это искусство и удивляясь своей собственной снисходительностью или точнее терпимостью... ********************************** Я покинул эту мерзкую берлогу и с облегчением вздохнул, оказавшись на природе, среди стройных кипарисов. Я пересек железнодородный мост и стал смотреть на детей, играющих у берега реки. Вдоль дороги простирался спокойный послеполуденный пейзаж, контрестирующий с разъяренными стихиями, изображенными Сутиным. Фруктовый сад, вдоль которого я возвращался домой, на его картинах превращался в какое-то извержение вулкана с кипящей лавой, через которую проглядывали фигуры с чудовищными гримасами, «фигуги», как сказал бы Сутин со своим смехотворным акцентом идиш. *********************************** Мирный холм, вырисовывавшийся за крышами домов, становился на его холстах угрожающим видением. Я думаю, у Сутина были проблемы с равновесием объемов в картинах. Часто чувствуется, что ему удалось спасти картину в последний момент – особенно в портретах, которые Вам должны быть известны. Я вспоминаю портрет девочки с глазами навыкате, сидящей в кресле, которое кренится налево, который был выставлен насвитрине галереи Зборовского примерно в 1920 г., и который в конце концов в 1929 г. оказался в коллекции Неттера, или портрет женщины в красном с маленькой зеленой шляпкой, тело которой смещено к левому краю картины, или портрет старухи в черном, облокотившейся на какой-то невидимый предмет, купленный американцем Барнсом – все они съезжают куда-то влево, всегда влево. Теперь я понимал, почему каждый раз, как Сутин видел, что я приближался к нему, когда он писал, хватал свой холст и скрывался за деревьями. Он не смел показать результаты его колебаний и топтания на месте художнику-сопернику, хотя этот соперник с удовольствием дал бы ему дружеские советы. *********************************** Я пересек площадь церковью и вспомнил, как Сутин изобразил ее: высокие деревья, окружающие церковь, у него на холсте смыкались, как бы поймав ее в ловушку. Сама же церковь заламывала себе руки, стеная в своей растительной тюрьме. Строгие линии дома Господня начинали дрожать, как при качке, и останавливались в отвратительной сладострастной кривой. Очаровательный южный городок превращался в видение ада. ************************************ Дорогой г-н комиссар, я хотел бы закончить свое свидетельство упоминанием последней увиденной мной картины Сутина, незадолго перед его отъездом из Серэ, где местные жители не созхранили никаких вопсоминаний об этом персонаже, прожившем среди них несколько лет, но никогда не общавшимся с ними. Я возвращался с прогулки в полях. Пахло грозой. Вдруг метрах в тридцати я увидел Сутина. Рядом с ним на мольберте стоял подрамник с большим холстом – не менее, чем метр на полтора. Это был панорамный пейзаж, выдержанный в зеленых и охристых тонах. Внезапно Сутин согнулся вдвое, держась руками за живот, и застонал. Я испугался и бросился бежать, не оглядываясь. Похже я узнал от Пьера Брэна, что сутин с детства страдал от язвы желудка. Может быть, эта информация поможет Вам найти его, потому что скорее всего, он постоянно нуждается во врачах. Надеюсь, дорогой г-н Комиссар, что смог быть Вам полезным. Очень сожалею, что не могу помочь Вам более конкретной информацией, но я больше не встречался с Сутиным и знаю о нем только из статей в газетах. Я желаю Вам удачи в Вашем расследовании и заверяю Вас в своем совершенном почтении. Жюстен Франкёр Перпиньян, 18 декабря 1942 г. Показания г-жи Кастэн 21 апреля 1943 г. Мадлен Кастэн (после смерти Зворовского она на какое-то время стала маршаном Сутина, но потом они рассорились) второй раз вызвали в Гестапо г. Шартр для допроса по делу разыскиваемого Хаима Сутина, по которому она проходила свидетелем. Письмо, приложенное к делу, в котором говорится, что г-жа Кастэн является влиятельным лицом, с которым следует обращаться вежливо, может объяснить умеренный тон допроса. Вопрос: Позавчера Ваши показания прервались в начале лета 1939 г. расскажите, что случилось дальше. Ответ: Сутин со своей подругой, Гердой Грот, уехали отдыхать в Сиври-на-Серен, около Оксера. Там он написал картину «После грозы», которую Вы видели у меня дома. Вы обратили внимание на исользование желтого хрома, которое говорит о его восхищении Эль греко. Вопрос: А потом? Ответ: Повле объявления войны Сутин и Герда зарегистрировались в Префектуре Йонны полиции как политические беженцы. Они жили у друзей. Сутин был вынужден часто показываться врачам из-за своей язвы, которая причиняла ему большие страдания. Будучи иностранцем, Сутин вызвал подозрения у местных крестьян, однажды кюре, который думал, что Сутин делает топографические планы окрестностей, сообщил о нем в жандармерию. Его задержали, но очень быстро освободили. Однако он жил в постоянной тревоге. Герда заботилась обо всем. Я помню ее фотографию, сделаную в это время, где она стоит в поле гладиолусов. Она рассказала мне, что Сутин хотел написать детей, возвращающихся из школы, и ей пришлось накупить шоколада и раздать его детям, потому чо сеансы позировки продолжались часами. Он написал несколько холстов с этим сюжетом. Они всегда напоминают мне «Песни о мертвых детях» (Kindertotenlieder) Густава Малера. Вопрос: Продолжайте! Ответ: несмотря на поддержку г-на Дюбуа, шефа кабинетп г-на Сарро, который обещал, что у них не будет неприятностей, мэр Сиври запретил им покидать их местожительство по причине их иностранного гражданства: Сутин – русский, а Герда – немка. В конце концов, Сутину прислали из Парижа пропуск, но только на него самого. Герде пришлось остаться в Сиври. В апреле Сутин вернулся, и они решили нелегально вернутья в свою парижскую квартиру. В мае 1940 г. Герде приказали явиться на Зимний велодром, где собирали лиц перед отправкой их в Германию. Потом ее переместили в лагерь в Гуре. Вопрос: Знаете ли Вы, где находится Герда Грот? На нее тоже объявлене розыск. Ответ: Последний раз я ее видела в Каркасоне в ноябре 1940 г. Я была одна – Сутин не захотел сопровождать меня. Вопрос: Почему? Ответ: Я думаю, что это связано с тем, что у него появилась новая подруга. Вопрос: Объясните, в чем было дело! Ответ: В июне 1940 г., когда Герда была в Гуре, Сутин вернулся в Сивли за своими вещами. Он продолжал жить на вилле Сёра, но зимой там было слишком холодно, и он переселялся в отель. В октябре 1940 г. Сутин должен был щзарегистрироваться как еврей. Одна приятельница рассказала мне, что выйдя из Префектуры, Сутин сказал ей со смехом: «Посмотрите, они испортили мне моего еврея!», потому что оттиск штампа был плохой. Вопрос: А потом? Ответ: Я открыла антикварный магазин, поэтому у меня было все меньше времени для встреч с Сутиным. Однажды я заехала к нему. Он очень болел, практически не мог спать из-за своей язвы. Он показал мне несколько своих последних работ, в числе которых был великолепный «Ветреный день в Оксере». Из-за болей он с трудом говорил. Он рассказал мне о том, как он ехал в поезде в Сиври. Когда он вошел в купе, уже сидевший там человек внезапно встал и вышел на первой же станции. На той же станции в поезд вошли жандармы, они задержали Сутина, приняв его за участника Сопротивления, которого они искали. Пришлось звонить в Префектуру полиции Парижа, чтобы добиться его осводождения. Он описал мне картины, написанные им давно, он вспоминал складки на рукаве маленького певчего из церковного хора, он... Вопрос: Вы начали говорить о его новой подруге... Ответ: Прошу прощения, я продолжу... Я говорила, что у меня не было возможности видеть Сутина так же часто, как прежде. Я подумала, что хорошо было бы найти кого-нибудь, кто бы заботился о тяжело больном Сутине, так как Герда не могла выехать с юга. Тогда я устроила Сутину встречу в кафе Флоры с одной молодой дамой, которая очень хотела с ним познакомиться. Вопрос: Вы что же, подсунули ему телку? Ответ: О, эта молодая дама совершенно приличная особа! Она чудесно заботилась о нем. Вопрос: Вернемся к Сутину! Ответ: Он начал постоянно переехжать с места на место. Его друзья советовали ему выехать в свободнуюб зону, но он отказался. Какое-то время он жил у друзей, а потом, в июне 1941 г., уехал из Парижа. С тех пор я его не видела. Вопрос: Он к Вам не заезжал? Ответ: Мой дом был экспроприирован Вермахтом, такчто у меня нет возможности принимать гостей. КОНЕЦ ДОСЬЕ АНТУАНА БЮРЛЯ